anywill.ruМилорад Павич
Своего читателя я должен бы любить, но у меня это не получается, потому что невозможно любить неродившегося праправнука, даже если вы на него похожи. Но я во всяком случае знаю, что литературу в будущее ведут не писатели, а читатели, ведь в мире всегда гораздо больше талантливых читателей, чем талантливых писателей.
Милорад Павич
Милорад Павич, известный сербский писатель-прозаик и поэт, являет собой необыкновенно самобытного и неординарного писателя, и в силу этого его творчество совершенно не поддается какой-либо классификации в смысле занесения в рамки не только литературного течения, но и жанра. Как ни странно, он не почти не известен у себя на родине, но известность его в международных кругах поистине впечатляет. Историк сербской литературы XVII-XIX веков, знаток сербского барокко и поэзии символистов, переводчик Пушкина и Байрона, профессор (лекции в Новой Сорбонне, Вене, Нови Саде, Регенсбурге, Белграде), действительный член Сербской Академии наук и искусств. Не принадлежа ни к какой политической партии, Павич состоит в Европейском Культурном Обществе и Международном совете журнала "Иностранная литература". Критики разных стран называют его "автором первой книги XXI века", "рассказчиком, равным Гомеру", "наиболее важным писателем современности".
Павич происходит из семьи с литературными традициями, уходящими в прошлое на несколько веков. Он говорит: "Моя первая книга вышла во второй половине ХVIII века. Это была книга стихов, которую написал мой прадед. С тех пор мы, Павичи, — писатели. В каждом втором поколении обязательно есть один писатель. Еще в XIX веке один из этих писателей был членом Сербской академии наук. То есть я — не первый Павич, ставший в Сербии академиком".
Мадемуазель Хатшепсут, продавщице в магазине дамского белья, приснился кувшин с двумя носиками: вино завязалось узлом и двумя отдельными струйками вылилось одновременно в два бокала. Так начинается роман Милорада Павича "Стеклянная улитка".
На первой странице другой книги Павича, "Внутренняя сторона ветра", студентка-химик Геронея Букур, холодильник в квартире которой наполнен любовными романами и косметикой, разбивает о собственный лоб вареное яйцо и съедает его.
Роман "Хазарский словарь" открывается не словом, а пустотой - белой страницей. "На этом месте лежит читатель, который никогда не возьмет в руки эту книгу. Здесь он спит вечным сном", - пишет Милорад Павич.
Таких "спящих" читателей у Павича - миллионы. Подозреваю, что даже многие из тех, кто смог дотянуть до последней страницы того или иного его произведения, до конца не понимают замысла и смысла. Сам писатель, впрочем, с этим не согласен: "Мои книги очень популярны - их прочитали не менее пяти миллионов человек. Это опровергает мнение о том, что книги Павича слишком сложны. Читатель намного умнее, чем некоторые думают".
Ясмина Михайлович, жена Милорада Павича и талантливый пропагандист его творчества, самый квалифицированный поклонник и самый внимательный читатель его произведений, считает ключом или руководством к книгам своего супруга пособия по компьютерной грамоте. Она же сравнила структуру рассказов Павича с компьютерной видеоигрой: пространство их столь неограниченно, что кажется бесконечным. "Перемещения с одного уровня на другой, вверх - вниз, вправо - влево, позволяют отгадывать загадки, получать сведения и в результате сложить мозаику в единое целое, - написала Михайлович в статье "Проза Милорада Павича и гипертекст". - А это подвластно только мастерам игр". Другие критики, подмечая страсть Павича к литературной игре, вспоминают Набокова, который использовал в своих книгах элементы шахматной композиции. "Набоков эротизировал, стилистически украшал свое стремление включить в литературную игру читателя, - считает литературный критик Драгинья Рамадански. - А Павич предпочитает игру в чистом виде, иногда доводит ее почти до абсурда, постоянно меняя правила". В романе "Пейзаж, нарисованный чаем" есть такое определение этой словесной игры: "Книги - это ум в картинках".
Термин "гиперлитература" Павич, как свидетельствуют его биографы, выдумал в 1990 году, хотя первое и самое знаменитое произведение писателя, относящееся к этому типу изящной словесности, "Хазарский словарь", увидело свет на шесть лет раньше. Павич, поэт, переводчик, историк сербской литературы по "первой профессии" (он - автор многих научных работ, в том числе фундаментального труда "История сербской литературы"), так объяснял мне новое понимание сути писательского ремесла: "Я всю жизнь изучал классическую литературу и очень люблю ее. Но, думаю, классический способ прочтения книг уже исчерпал себя, настало время изменить его - прежде всего когда речь идет о художественной прозе. Я стараюсь дать читателю большую свободу; он вместе со мной несет ответственность за развитие сюжета. Я предоставляю читателю возможность самому решать, где начинается и где завершается роман, какова завязка и развязка, какова судьба главных героев. Это можно назвать интерактивной литературой - литературой, которая уравнивает читателя с писателем. Версия "Хазарского словаря" на компактном диске предлагает пользователю два с половиной миллиона способов чтения романа. Каждый человек может выбрать свою фазу чтения, создать собственную карту книги".
Так что романы Милорада Павича - романы только по форме, его книги - книги лишь по внешнему облику (страница да обложка), а сам писатель, подобно одному из его героев, - "человек, который выдумал ноль", творец, попытавшийся начать новый отсчет времени во всемирной литературе.
Швейцарский критик Андре Клавель сравнил "Хазарский словарь" с рестораном, где каждый посетитель составляет меню по собственному вкусу. Вдохновленный этим остроумным замечанием, Павич написал в 1993 году пьесу "Вечность и еще один день" в виде меню для театрального ужина: зритель или режиссер волен выбрать любую из трех вводных частей пьесы в качестве завязки ("закуски") театрального представления ("ужина") и любой из трех завершающих фрагментов ("десертов") для его развязки. "Основное блюдо" неизменно - романтическая связь Петкутина и Калины, но спектакль в одном театре может завершиться хеппи-эндом, в другом - трагедией. Всего существует девять комбинаций, различных по тексту и режиссуре. Чем больше вариантов увидит зритель, тем полнее, как считает автор, окажется представление об истории этой любви.
Сборник "Русская борзая" составлен так, что на вопрос, поставленный в одном рассказе, ответ находится в другом; если же их прочитать вместе, они составят третью историю. По мнению Ясмины Михайлович, любой роман Павича можно рассматривать как сборник рассказов, объединенных в циклы: "Структура этих романов подтачивает технологию печатной книги, требуя новой жизненной среды, где она могла бы родиться заново и воплотиться в новой форме". Для правильного понимания гиперпрозы Михайлович предлагает создать специальный "софтвер" (программное обеспечение), некоторые ключевые сюжеты - преподнести визуально, в виде кинофильма или мультипликации, другие - с помощью звука, все это в целях расширения творческой активности читателей.
"Софтвером" для понимания написанного им Павич вынужден снабжать почти каждое свое произведение - иначе оно может показаться бессмысленным. Подробные разъяснения "о подвижных завязках и концовках" даны в предисловии к "гиперпьесе" "Вечность и еще один день", к роману для любителей кроссвордов "Пейзаж, нарисованный чаем" ("Как читать этот роман по вертикали" и "Как читать этот роман по горизонтали"), к "Хазарскому словарю". Поэтому тем, кто намеревается подробно познакомиться с творчеством самого знаменитого современного сербского писателя, стоит начать не с чтения собственно книжек, а с попытки разобраться: как, зачем и почему Милорад Павич пишет то, что пишет.
Несомненная заслуга и Павича в том, что он придал концептуальность и стройность почти религиозного учения тому, что прежде, до формулирования канонов постмодернизма, уже неоднократно осмысливалось и в литературе, и в живописи, и в кино. Вспомнить хотя бы польского режиссера Кшиштофа Кесьлевского, его картину "Поезд": молодой человек успевает сесть в поезд, и жизнь его складывается так; молодой человек не успевает сесть в поезд, и жизнь его складывается эдак. Многовариантность развития, кроссворд случайностей - тот же вариант предлагает и Павич, но для него этот прием, в отличие от Кесьлевского, - не эпизод, а идеология творчества. Такой замысел реализован в "метаромане" "Стеклянная улитка": чудодейственная зажигалка в одном из вариантов повествования исполняет заветное желание, в другом - нет. Если вы предпочитаете финал-трагедию, дожидайтесь, пока герой высечет огонь три раза подряд, как предлагает надпись на футляре. Тогда зажигалка взорвется и унесет жизни тех, кто слишком уж настойчиво добивается исполнения заветных желаний.
"Я высказал когда-то мысль о схожести книги и дома, литературы и архитектуры, - вспоминает Павич. - Книга похожа на улицу с односторонним движением: сюжет в ней развивается от начала к концу, от рождения к смерти. По сути, каждая книга, написанная в течение двух последних тысяч лет, словно покоилась на прокрустовом ложе, поскольку допускалась только одна модель литературного произведения. Дом или скульптуру можно изучать с разных сторон, можно ходить по кругу и выбирать по собственному вкусу угол зрения. Нужно сделать так, чтобы все произведения искусства - я говорю сейчас о литературе - были открыты с разных сторон. Чтение моих романов можно начинать с конца, их можно читать по диагонали, перескакивая с места на место, но сюжет все равно выстраивается. Книга есть дом для читателя - на некоторое время. У каждого дома - несколько дверей, окон, чердачных отверстий, и из него можно выйти разными способами, как и из моих романов".
Возведенный в принцип эксперимент иногда играет с игроком-писателем по своим правилам, и тогда форма преобладает над содержанием. Причудливость стиля, беспрестанный экспорт местных мифов и исторических диковин, усложненный баланс языка и смысла делают прозу Павича похожей на дом, переукрашенный лепниной и колоннами. Его письмо столь изощренно, столь перегружено, что в виньетках теряется смысл, за деревьями не разглядишь леса, в философемах тонет сюжет. Писатель утверждает, что в основе любого литературного творчества - свободный полет языка и мысли; однако многие его книги не легкокрылые бабочки, а с трудом отрывающиеся от земли шмели. Потому что книга есть книга. Строка есть строка. А слово есть слово.
Бессмысленное с точки зрения законов классической литературы повествование Павич перемежает псевдоглубокими фразами, конструировать которые он великий мастер: "У молодых есть время быть мудрыми, а у меня на это времени больше нет", "Его глаза были голубыми от толщи времени, через которую смотрели", "Безумный живет, пока хочется, а умный - пока нужно". Таких идиом и образов у Павича множество, ими он замещает логические пустоты повествования, которое иначе, наверное, рассыпалось бы в бессвязность. Павич порой нарочито подчеркивает, что в придуманном им мире мало что значат привычные пропорции и соотношения. "Атиллия поливает цветы под окном музыкой из рояля: чем лучше музыка, тем быстрее растут цветы" - вот так, например, писатель нарушает привычное, выдумывает нелинейную логику. В своем мире он устанавливает иные зависимости - подобно зависимости между благоуханием цветов и громкостью музыки.
Павич легко борется с теми, кому не по нраву его "литература будущего": "Каждый имеет право не любить Интернет или компьютер, таких людей много, однако спросите своих детей и внуков, что они думают о новых средствах обмена информацией". Перо, которое тысячелетиями было необходимым, наконец заменено компьютерным стилом. Павич в свете победы новой информационной технологии выступает в роли пророка: разрушая многовековое литературное наследие, он не боится будущего. Павич говорит: "Я понимаю, почему многие люди ненавидят будущее: они боятся, они напуганы тем, что должно (или тем, что может) случиться. Выбрать свое завтра мы не вправе - придется смириться с тем, что нас ждет". И как решающий аргумент: будущее - в детях, а не в их родителях. Эта связь времен разъясняется в романе "Пейзаж, нарисованный чаем": "...Нет резкой грани между прошлым, которое растет, поглощая настоящее, и будущим, которое, судя по всему, отнюдь не является неисчерпаемым и непрерывным, но с какого-то мгновения начинает уменьшаться и проявляться импульсами".
Переводчику многих романов Павича Ларисе Савельевой его книги напоминают калейдоскоп: "Очень яркие, состоят из отдельных фрагментов, которые складываются в постоянно меняющуюся картину". Вот одно из объяснений такого феномена: Павич - писатель для молодых и жадных до впечатлений читателей. "Молодежь любит решать головоломки и любит придумывать объяснения символам, - говорит литературовед Драгинья Рамадански, - поэтому сложные романы Павича становятся бестселлерами, которые молодежь читает в автобусе, в метро или на пляже. Молодые ищут тайну, им важно не решение проблемы, а присутствие в сюжете вызова, который до конца повествования держит их в напряжении. Люди старших поколений, как правило, настроены более конформистски и стремятся к абсолютной идентификации с автором".
Уставший после трудового дня врач или инженер откроет книгу Павича разве для того, чтобы потом похвалиться перед друзьями знакомством с "гипертекстом". Павича невозможно читать между делом, в обеденный перерыв, поскольку чтение его книг - серьезная работа. Получаешь не удовольствие, а интеллектуальное удовлетворение - это не расслабленность любовника, а усталость математика, разрешившего сложную задачу. Павич, впрочем, считает, что его скачкообразное, диагональное письмо ближе к человеческому способу мышления, потому что язык - понятие линейное, а человек мыслит по-другому: "Человеческая мысль распространяется по всем измерениям, как сон или мечта".
Интерактивное чтение по Павичу - это еще и возможность заставить персонажа чужой, не тобой написанной книги совершить самоубийство или позволить ему стать королем. Тот, кто читает Павича, уверен: он сам выбирает себе приключение. Героиня романа "Пейзаж, нарисованный чаем" становится жертвой роковой страсти к каждому, кто берет эту книгу в руки. Не случайно один критик прозу Павича назвал "абсолютной литературой", другой окрестил писателя "начальником штаба европейского модерна" .
Павич указывает, что нелинейные способы чтения использовались и раньше, но не в художественной прозе, а в словарях. "Хазарский словарь", "словарь словарей о хазарском вопросе" - самое знаменитое и самое сложное произведение Павича ("Словарь - книга, которая, требуя мало времени каждый день, забирает много времени за годы. Такую трату не следует недооценивать"). Когда-то в Средневековье между двумя морями хазары основали сильное степное государство и исповедовали забытую теперь религию. Из этой неведомой веры они обратились в одно из известных и тогда и ныне божественных учений - иудейское, исламское или христианское. Какой именно из миссионеров убедительнее других истолковал хазарскому кагану его сны - дервиш, раввин или монах? Милорад Павич не для того, чтобы искать ответ на этот вопрос, привел хазарское племя в свое литературное царство. Его интересует сплетение легенды и летописи, предания и исторической хроники - в конечном счете слияние полуправды и полувымысла, яви и сна, мечты и реальности. Среди десятков фантасмагорических персонажей в "Хазарском словаре" упомянут учитель фехтования Аверкий Скела - он собирал коллекцию сабельных ударов и охотился за путешественниками по чужим снам. Скела считал, что "немножко сна" всегда просачивается наружу, в реальность, "потому что продолжительность сна короче, чем явь, которая снится". На этой мистической грани с удовольствием и уже не один десяток лет балансирует Милорад Павич. Однажды сам себя он нарисовал так: человек со скрипкой вместо головы.
Полупритча, полусказка, сон, слегка просочившийся в реальность, - вот его литературная стихия.
Манера письма Павича привлекательна для десятков подражателей. С течением времени, говорит писатель, я все меньше - автор моих книг и все больше - автор книг будущих, которые никогда не будут написаны. Не будут написаны Павичем, но будут написаны другими? Традицию мастера развивает, например, сербский писатель Горан Петрович, младше Павича на поколение. В книге "Атлас, составленный небом" Петрович тщательно соблюдает правила уже ставшей законом постмодернизма интерактивной игры. Есть в этом романе такой символический образ: разумное кривое зеркало, которое утром отражает прошлое, днем - настоящее, а вечером - будущее. Но иногда в этом зеркале вообще ничего не увидишь. Очень напоминает игру образов в книгах самого Павича: героиня романа "Ящик для письменных принадлежностей" покупает "старинные любовные часы - изящную стеклянную вещицу, заполненную жидкостью, с помощью которой можно измерять продолжительность любовного совокупления".
"Гипертексты" Милорада Павича привлекают внимание не только писателей и читателей. Белградский композитор Светислав Божич написал ораторию по мотивам прозы Павича. В июне 1996 года эту ораторию исполнил санкт-петербургский Хор имени Глинки. "Связь русской песенной традиции, сербской музыки и византийской прозы Павича имеет почти мистический характер", - считает композитор. Не зря Божич впоследствии принялся за работу над большой хореографической поэмой по мотивам романа "Последняя любовь в Константинополе". Я разыскал в Белграде и самого Божича, и его ораторию "Молитва Рачана". Оратория оказалась вполне мрачной религиозного звучания музыкой, а Божич - бескомпромиссным поклонником таланта Павича. "Его проза содержит духовный опыт, позволяющий стирать границы между видами искусства, - уверял меня композитор. - Такая сила, думаю, просто дана писателю от рождения, это - Божий промысл".
Сербский режиссер Драган Маринкович снял по роману "Последняя любовь в Константинополе" фильм "Византийская синева". Французская театральная труппа "Сиэте дю Шато" поставила спектакль "Ловцы снов". Балетный ансамбль бельгийца Вима Вандекейбуса "Ултима вез" превратил "Хазарский словарь" в балет под названием "Горы, сотворенные из лавы". В Белграде вышла книга комиксов по мотивам произведений Павича. Датский композитор Могенс Кристенсен пошел дальше своего югославского коллеги Божича - сочинил на тему "Хазарского словаря" скрипичный концерт, фортепианный дуэт и камерную симфонию. Наконец подключились и компьютерщики: специалисты белградского предприятия "Центр-груп" подготовили си-ди-ром версию "Хазарского словаря" .
Александр Генис считает тяготение Павича к образам прошлого не случайным: "Павича называют первым писателем третьего тысячелетия, но сам он тянется не в будущее, а в прошлое - к Гомеру, к той литературе, которая была до книг, а значит, сможет выжить и в постгутенберговском мире, когда (и если) их снова не будет". То же свидетельствует и Драгинья Рамадански, хотя и не усматривает никаких противоречий в творческой концепции Павича: "Василий Розанов писал, что Гутенберг железным языком печатника облизал человеческую душу. Многие писатели воспринимали книгу как атаку на спонтанность, на искренность выражения мысли. С их точки зрения, книга - своего рода способ насилия. Буквы, строки, поле, статья - все подлежит строгому упорядочению. Их идеал - возврат к устной речи, к языку свободных ассоциаций, к языку гомеровских вариаций. Но все же компьютерный гипертекст очень похож на гутенберговское письмо. Он порождает ассоциации со свободой выражения мысли, но сохраняет основные элементы книжной культуры, сохраняет печатное слово". Поэтому свобода творчества, которую Павич видит в бесконечном эксперименте с формой, в безграничной игре с читателем по правилам игры, установленным писателем, - во многом есть свобода вымышленная. Еще раз: слово есть слово. Текст есть текст. Книга есть книга.
То, что Павич - именно сербский писатель, всего лишь случайность. Но, я думаю, прав и Генис, утверждающий: "Все разновидности "магического реализма" растут лишь в тех неблагополучных краях, где натуральность и гротеск, реализм и фантастика перемешиваются в мучительной для жизни, но плодотворной для литературы пропорции. Лучшие сочинения рождаются в момент кризиса. Самое интересное в культуре происходит на сломе традиционного сознания, когда органика мира уже пошла трещинами, но еще держит форму: уже не глина, еще не черепки..." Для сербов и Сербии это сомнительное утешение: если гений Павича - расплата за многократный распад страны, национальное унижение и нищету, то цена эта слишком велика. На переломе веков "органика сербского мира" превратилась даже не в черепки - в черепки черепков, в мельчайшее крошево. Отсюда у Павича - и совсем не удивленное ожидание близкого Апокалипсиса ("Сегодня конец света настолько созрел и стал таким вероятным, что вызвать его может даже трепетание крыльев какой-нибудь бабочки"), и ворчание в адрес западной цивилизации ("Всякий раз, когда Европа заболевает, она просит прописать лекарство Балканам"). Отсюда - вызывающая самооценка в разговоре с любым собеседником-иностранцем (и я не стал исключением), выставленная к тому же на всеобщее обозрение чуть ли не на первой странице персонального Интернет-сайта: "Самый знаменитый писатель самого презираемого народа". Отсюда - и антизападный настрой романа "Звездная мантия", на;веянный горечью военных для Югославии весенних месяцев 99-го года.
Павич - модный писатель в России, где в последние годы уже издано все важное из того, что он написал. Сербский писатель уравнял себя в правах и с российским читателем, который, ничем не отличаясь от поклонников таланта Павича в других странах, помнит: "Хазарский словарь" - это роман-лексикон, "Последняя любовь в Константинополе" - это роман - водяные часы, "Внутренняя сторона ветра" - это роман-пособие для гадания на картах таро, "Пейзаж, нарисованный чаем" - это роман-кроссворд, "Звездная мантия" - это роман - астрологический справочник.
В России Павич пришел на смену другим восточноевропейским писателям, когда-то успешнее его самого прорывавшимся сквозь рогатки советской цензуры - болгарину Павлу Вежинову и поляку Станиславу Лему. И теперь в рейтинге книжных магазинов крупных российских городов Милорад Павич возглавляет "большую славянскую тройку", в которую, помимо него самого, входят чех Милан Кундера и поляк Чеслав Милош.
Проза Павича основана на панславянской, византийской, во многом - религиозной традиции. Эта традиция позволяет писателю, в частности, представлять цивилизацию по модели монашеского православного государства на горе Афон в Северной Греции, где есть два типа братии - киновиты и идиоритмики. Первые связаны святым заветом братства и объединены в своего рода коммуну, вторые живут сами по себе, почти не соприкасаясь с остальными монахами. "Монахи с Синая и Афона открыли маленькую "систему Менделеева" в области, относящейся не к химии, а к целому комплексу видов человеческой деятельности... Писателей с читателями роднит... универсальная модель со Святой Горы... Каждый из нас мог бы задаться вопросом, к какой группе принадлежит он сам - к одиночкам или к братству людей, связанных друг с другом, и, найдя ответ, получить возможность чуть больше понять себя и свое время, свои занятия и неудачи, трудности или достижения", - утверждает Павич, пытаясь выстроить из монашеской и литературную иерархию тоже (его статья не случайно называется "Писать во имя Отца, во имя Сына или во имя духа братства?"). "Во имя духа братства", по мнению Павича, творили Сервантес, Платон и Толстой, к "настоящим одиночкам" относились Сократ и Шекспир, а Аристотель "оказался зажатым между двумя мощными братствами в поколении отцов и поколении детей".
Себя Павич называет "идиоритмиком ХХ века".Та изобретательность, с которой Милорад Павич классифицирует литературу, препарирует творческий процесс, разрезает его на внесмысловые куски и временные отрезки, - превращает писателя-философа в писателя-механика. "В любой момент истории внутри любой культуры существуют, по крайней мере, три художественных стиля, они пересекаются и дополняют друг друга или противостоят друг другу, - это цитата из романа "Звездная мантия", - осень уходящего стиля, весна нарождающегося стиля и лето стиля, находящегося в расцвете и доминирующего в искусстве". Рождение - жизнь - смерть. Прошлое - настоящее - будущее. Явь - сон - пробуждение... Скрещивать слова. Умножать их на два. Что есть книга, как не собрание хорошо скрещенных слов?
Литературные произведения
Милорада Павича
Последняя любовь в Константинополе
Пейзаж, нарисованный чаем. Роман для любителей кроссвордов
Звездная мантия
Русская борзая
Железный занавес
Хазарский словарь. (Женская версия)
Хазарский словарь. (Мужская версия)
Вывернутая рукавица
Ловцы снов
Ящик для письменных принадлежностей
Внутренняя сторона ветра
Кровать для троих
Страшные любовные истории
Интернет-ресурсы:
http://www.kniguru.com/azbook/portal
Интервью Милорада Павича журналу «Сумбур»
http://www.sumbur.n-t.org/lc/mp.htm
http://www.logo-go.ru
http://lib.ru/INPROZ/PAWICH/vsv.txt
http://students.nino.ru/?id=1252
http://nlo.magazine.ru/bookseller/nov/83.html
Халтурина Ма, руководитель проекта Logo-go! Logo-go! - оперативная разработка логотипа для каждого! Стоимость логотипа. Дизайн фирменного стиля.